[chitayu-knizhki]

Мы посмотрели Завод. Да, Янковский. По-прежнему не умеет играть, кстати. Но невыносимо хёртный, хрупкий и трогательный, за это готова простить ему многое.
Под катом бездуховное порево. Могла бы отнести его на фикбук, но на фикбуке нет фандома фильма Завод, а заводить его мне лень, так что кладу сюда, чтоб оно лежало.
Седой/Вовка, NC-17, драма ебаная, 1001 слово (ебать красиво получилось).
Как говорится, регретирую ничего.

— А к-как так в-вышло?

— Осколком зацепило. Ты чего волнуешься?

— Не в-волнуюсь.

— А заикаешься.

— Не зависит. Врач объяснял, что это в мозгу что-то к-клинит. А когда заклинит — неизвестно.

— Как тебя в армию такого взяли, если в мозгу клинит? А ну как заклинит — и пальнёшь?

— Ни разу не пальнул.

— А может, стоило?

— Что с-стоило?

В ответ Седой молча развернул Вовкину руку запястьем вверх. Вовка отвёл взгляд. Нижняя губа задрожала. Седой усмехнулся только — тихо, неслышно почти, протянул другую руку, взял его за подбородок, коснулся губы большим пальцем, провёл по ней слева направо, как стёр дрожь — и дрожь прекратилась. Вовка вздохнул нервно — и потянулся навстречу.

У каждого из них были свои шрамы, и говорить о них никто из них не хотел. Ну, как не хотел — Вовке было интересно, как Седой лишился глаза, Седой спросил бы, подвернись случай, как так вышло, что Вовка раскроил себе оба запястья. И заикался ли он до армии — или началось позже. Но тут как бы каждый знал, что случай не подвернётся никогда. И что они здесь не разговоры разговаривать собрались. Седой придвинулся, перехватил Вовку пониже затылка, влип губами в его рот. Смешной рот, широкий, лягушачий, Вовка весь такой был — нескладный, угловатый, на что Седой повёлся только. На разворот худых плеч? На задницу тощую, когда тот намывал её в заводской душевой, отбитая порыжевшая плитка, свистящие краны, вечный холод, даже летом? На глаза карие, с золотом в глубине радужки? Седому положить было на это всё. Наверное. Вовка дышал через нос, пока целовался, брови вздёргивал к переносице, зубами стучался о зубы Седого. Вот вроде взрослый парень — а целуется как малолетка, и не выбить это из него ничем.



А ведь сколько уже? Четвёртый месяц пошёл. До того ходили друг мимо друга и в цеху, и в раздевалке, а потом Казак, что ли, окликнул Вовку зачем-то — а Седой зачем-то обернулся. Молодой пацан, что забыл в этой дыре? То же, что и они все, наверное — когда больше идти некуда. Позвал после работы выпить по пиву — замотал смешно головой:

— Мне домой н-надо к маме.

И заикался тоже смешно. Невысокий, лёгкая кость — а душу будто плитой придавило, вот из тех, что они выпускали в этой дыре богом забытой. Седой даже посмеяться забыл, кивнул только, по плечу его хлопнул:

— Дело.

Это позже ему Казак рассказал — и что, кроме матери, у Вовки нет никого, и чем она болеет, и сколько Вовка на неё сил кладёт. А потом Вовка подошёл сам, неловкий и будто сам смущённый от своей неловкости:

— Ты по п-пиву предлагал, помню.

Седой додумался не спрашивать, как там мама. Вовка как будто был благодарен.

Как от пива до койки дошли — Седой сам не понял. Нащупали это единое, общее друг в друге — и вот Седой уже сидит в комнате на диване разложенном, с хером стоящим, пока Вовка намывается у него в ванне. Ванна незакреплённая, ножка о кафель стучала каждый раз, когда Вовка по дну переступал. Насчитал сорок один стук, прежде чем Вовка воду выключил. Вышел — неожиданно решительный, с небольшим вафельным полотенцем в руке, сам не понял, зачем приволок, отбросил на кресло, подошёл вплотную, упёрся коленом в диван, склонился над Седым, лицо его в ладони взял — и как будто передумал. Замер нос к носу, не решаясь продолжить. Нет, Седой понимал, конечно. Пидорство это, да, Вов? Только вот у тебя тоже стоит и ты минуту назад жопу мыл, чтоб с мужиком трахаться.

— Я... это...

— Да я вижу, что ты это. Сядь.

Вовка жопу на краю дивана прижал. Не знал, куда руки деть, нитку дёргал на разошедшемся пододеяльнике. Седой одной рукой его пальцы накрыл, чтоб, значит, пододеяльник не распустил, а второй развернул его к себе за плечо — и поцеловал всё-таки. Остро запомнилось, как Вовка невпопад лез ему в рот языком в ответ.



Больше не лез — но лучше не стало. Седой смирился, вроде как. Может, у него в этот момент тоже клинит, что тут сделаешь. Оторвался от него, потянулся губами к шее. Вовка в затылок ему вцепился, Седой ногти короткие кожей чувствовал, дышал тяжело, застонал, когда Седой присосался. След останется — ну так ему того и надо было, пометить, заклеймить, себе оставить. Раскатывал по члену гондон. Вставлял резко, рвано, Вовка воздух ртом хватал и шипел пополам со стонами. Лицом в подушку, жопой кверху, ноги сильные — а талия тонкая и на жопе ямочки. Шлёпнул от души, аж зазвенело — Вовка ахнул только. Прогнулся сильней. Седой втиснулся в него, потом задвигался мерно, сильными резкими толчками. Тело о тело шлёпало, липкие, мокрые, окна настежь, батареи шпарили, сжимал пальцы на его бёдрах, крепко, до синяков — пометить, заклеймить, насрать, как он в душевой мужикам объяснит, откуда красота такая. А может, и не объяснит. А может, и не будет объяснять. Склонился над ним, поцеловал сзади в шею, под волосами — и вверх по затылку, по тёмному ёжику. Вовка жмурился, дышал тяжело. Седой с нажимом по спине ему провёл. Гладкая молодая кожа, не его, шрамами изрытая. Ему не стреляли в спину, конечно — и слава богу, что не стреляли. Вовка подушку под себя подмял, зажал край подбородком, обеими руками в углы вцепился. Седой обеими руками его побелевшие пальцы накрыл. Чувствовал, что недолго осталось, ускорился, Вовка заскулил, будто тоже на той поре был — но кончил Седой всё равно быстрее. Дотрахивал его пальцами, пока Вовка сам себе дрочил. Вовка выгнулся, упёрся пятками в диван — Седой едва пальцы успел вынуть — и кончил себе на пальцы. Обмяк, распластался по постели, Седой рядом прилёг, на локоть опёрся. Правой рукой по животу его вёл, от лобка вверх. Живот вверх-вниз ходил от тяжёлого дыхания, Вовка как по инерции негромко постанывал на выдохе. Как опомнился, потянулся за телефоном, зажёг экран.

— Д-домой надо.

— Пиздуй.

Вовка широко открывал в поцелуе рот, поцелуй получался слюнявый, хотя и старательный, Седой не выдержал в конце концов:

— Рот приоткрой и не делай ничего, хорошо?

— Это как?

— Вот как ты по цеху ходишь, хлопалку распахнув.

Вовка послушно подставился, прикрыл глаза. Нет, какой же смешной, всё-таки. Седой погладил его по щеке костяшками, придержал за подбородок и поцеловал. Нормально, а не вот это вот. Когда под конец Вовка несмело начал отвечать — в масть, не портя ничего, — только усмехнулся про себя. Выпроводил потом подсрачником, лёг спать, не дожидаясь, пока соберётся — дверь захлопывалась снаружи, Вовка был взрослый, всему, что нужно было, Седой его уже научил.